13. ВЕЧЕР В ГОРОДСКОМ"ТЕАТРЕ ПНОМПЕНЯ

печально, с какой-то горечью, улыбнулась.

Мы знали, что Тана училась в московской школе балета при Большом театре — откуда у нее и русский язык. Но в сутолоке первых дней путешествия не успели расспросить ее о том: как же сложилась ее жизнь по возвращении в Пномпень и что происходило с нею в годы полпотовского ада?

Представление уже шло к концу—был объявлен ключевой номер спектакля «Слезы и кровь», резко отличавшийся и по характеру, и по содержанию от всей .программы этого вечера. Трагично и тяжко загремел оркестр, он возвещал наступление страшной и неизбывной беды. В красноватых отсветах прожекторов предстала перед зрителями столь памятная им страшная картина полпотозского лагеря, в котором мучили и уничтожали ни в чем не повинных людей.

В зале установилась напряженная тишина. Мы видели, как волновались зрители, заново ощущавшие пережитую почти каждым из них беду. Да и сами танцоры и певцы, заполнявшие сцену, не просто танцевали и пели — нет, каждый из них воспроизводил свое собственное горе. Сгибаясь под ударами палок надсмотрщиков, одетых в черную одежду, они копали землю. Тех, кто падал, не выдержав непосильного труда, полпотовцы тут же обивали ударами заступов. Ребенка, оставшегося без матери, топили в болоте. А выживших заставляли снова .: снова браться за лопаты и копать собственные могилы.

Наступила пауза — надсмотрщики ушли отдыхать, и изможденная женщина, привстав с земли, сначала тихо, потом все громче запела полную горечи и боли, но зовущую к борьбе гневную песню — то был реквием по погибшим и в то же время страстный призыв к борьбе. Нас буквально потряс этот драматичный высокий женский голос — чувствовалось: это уже не театр, не игра, не перевоплощение — будь оно самое искусное,— нет, это нечто неизмеримо большее — страстный рассказ о пережитом, призыв к борьбе и отмщению. (Потом уже, после спектакля, нам рассказали, что эта женщина, чудом выжившая в полпотовском аду,— автор либретто, музыки и хореографии «Слез и крови».)

И тут, словно откликаясь на ее горячий зов, с земли поднимаются полумертвые люди, хватаясь за лопаты и палки — единственное их оружие. Все громче и мощнее звучит музыка. Приближаются на выручку повстанцы Кампучии, а с ними — их вьетнамские друзья. Тщетно мечутся, пытаясь остановить эту неукротимую силу зверствовавшие в лагере полпотовцы. Их хватают и обезоруживают бойцы народной армии. Палачей ждет возмездие... Когда умолкла музыка, в зале в течение нескольких томительных минут царила мертвая тишина: люди медленно приходили в себя, как бы отрешаясь от пережитого,— до такой степени потрясло их увиденное вновь. Потом сразу грянул оглушительный гром. Давно уже мы не слыхали таких неистовых аплодисментов.

В этот самый момент мы вдруг услышали заглушённые рыдания. Это горько плакала наша Тана. «Простите,— говорила она сквозь слезы.— Простите, я причиняю вам, нашим гостям, неудобство. Но я не могу, не могу. Ведь это так и было...» Мы не пытались ее ни о чем расспрашивать, догадываясь, что и на ее долю выпал страшный удел. Надо было дать ей успокоиться и взять себя в руки. И только через несколько дней мы в беседе с Таной вернулись к тому, что случилось в тот вечер в зале городского театра Пномпеня, и она поведала нам свою страшную историю — одну из многих, какие произошли в 1975—1979 годах в Кампучии.